Вторая половина вчерашнего дня была посвящена знакомству с сомоном Рэнчинлхумбэ и его обитателями. Дом учителя Даважава («байшин багш Даважав») нашел быстро. Это невысокий, как у всех, срубленный в лапу деревянный домик под жестяной крышей. Гладкие стены домика снаружи выкрашены суриком, крыша – зеленым цветом. Такая окраска характерна для всего сомона. Внутри байшин разделен деревянными перегородками на четыре разной величины комнаты и кухню прямо от входа. Перегородки и стены тоже покрашены масляной краской, отсыревший потолок побелен. Центр всех помещений занимает комбинированная печь: железная топка с пристроенными к ней кирпичными колодцами. В плите большое отверстие под казан, в котором готовится все, от чая до любых кушаний. В доме живет шесть человек: хозяева и четверо их детей.
Другой мой знакомый, учитель труда Ламжий, живет в меньшем домике, без сеней. В центре единственной комнаты – железная печка с аналогичным отверстием под большой казан. Здесь живет еще больше людей: Ламжий с женой, старушка-мать, пятеро детей, старшая из которых с мужем и с младенцем. Все на глазах у всех. Обстановка обоих домов деревенская: железные кровати по всем сторонам комнаты, нехитрые шкафы, сундуки, чемоданы пирамидой. Разница в обустройстве домов и благосостоянии учителей невелика: у Ламжия столик низенький, как в юртах, с маленькими табуреточками, у Даважава – обыкновенный со стульями. У первого – транзисторный приемник, у второго черно-белый телевизор «Рекорд». Зато Ламжий имеет мотоцикл, которого нет у Даважава.
Оба работают в сомонной школе, получая за учительский труд 15-16 тысяч тугриков. Это совсем немного. К примеру, мешок муки стоит 10 тысяч тугриков, больше половины зарплаты. Мука в Монголии привозная, а потому дорогая: килограмм муки стоит 900 тугриков (400 тугриков = 1 доллару. 9 тугриков = 100 рублям). Отсюда зарплата учителя равна 16-17 килограммов муки. На такую зарплату семью не прокормишь, поэтому даже учителя держат скот. У Даважава три коровы, более 20 овец, лошадь. Все они пасутся у друга в степи.
Прошлись с Даважавом по сомону. Дома крыты у кого жестью, у кого толью, у некоторых шифером. Хозяйственные постройки во дворе – половинками бревен или плахами. Все хозяйства сомона расположены в несколько рядов и со всех сторон огорожены заборами-хашанами. Идя по улице, двигаешься мимо сплошной стены хашанов в рост человека, выше низкорослой монгольской лошадки. Из-за нее виднеются только крыши построек. Хашаны чаще всего сложены из жердей или толстых, тесанных топором плах, вложенных концами в пазы вертикальных столбов. Другой распространенный вариант – из вертикально расположенных досок, подобранных впритык. Иногда сверху и снизу доски скрепляются подтесанным бревном с пазом.
Заходим в школьный комплекс, состоящий из нескольких домов для занятий, двух интернатов, столовой и недостроенного двухэтажного бетонного здания новой школы. В одном из домиков, принадлежавшего во времена барона Унгерна русскому купцу Андрею, размещается школьный музей с простенькой сельской экспозицией без особо интересных вещей.
Здесь вообще все имеет вид и дух деревни, с присущими ей достоинствами и недостатками, как и в России. По сомону летают и совершенно по-русски чирикают воробьи. Других обитателей русских деревень, ворон, здесь заменяют коршуны, горбато сидящие на электрических столбах и коновязях.
Последнее время в сомоне с населением в четыре тысячи человек живется трудно. Торговля испытывает недостаток всяческих товаров. Хорошие русские вещи вытесняются некачественными китайскими. С бензином сложно (сейчас Даважав ищет, чтобы нам съездить в соседний сомон). Электроэнергии не хватает. Зимой свет дают только по вечерам, летом – на два часа по субботам и воскресеньям.
Утром ходили с Даважавом в недавно поставленный на месте разрушенного старого маленький сум. Сум сооружен в китайском стиле с маленьким вторым этажом – гонхоном и загнутыми краями крыш, увенчанных головами дракона-лу. По числу мест, устроенных перед алтарем, сум рассчитан на восемь лам. Своих лам в сомоне нет. Время от времени наезжает один то ли из Мурэна, то ли из Улан-Батора. С ним мы встретились по пути. Он тоже направлялся в сум, где отслужил для нас короткую службу на счастье и хорошую дорогу. Во время ритмичного, с повторением отдельных слов, речитативного чтения водил перед моей грудью очиром и ритуальным колокольцем, бил в тарелки и сыпал можжевельником («арц»), который воскурил также в маленькой бронзовой жаровнице. Лама благосклонно позволил сфотографировать себя и на прощанье предложил понюхать тонко измолотый табак, насыпанный в резной каменный флакон с коралловой пробкой, с которой соединена изящная серебряная ложечка.
К обеду три литра бензина нашел Ламжий и половину небольшой канистры Даважав. (Литр бензина стоит в сомоне 200 тугриков. Это считается дорого.) Однако мотоцикл, который Даважав собирался позаимствовать у знакомого, сломался, поэтому наша поездка сегодня не состоялась. Вместо этого Даважав и его жена Оюунцэцэг повели меня через степь к истоку протекающей недалеко от сомона речки Цаган-Булак (Белый ключ). Вытекает речка прямо из-под покрытой лесом сопки. В этом месте растут черная смородина и шиповник, а также жимолость, считающаяся у монголов вредной. Местные жители собирают голубику, из которой варят варенье. Брусника здесь не растет. Из дикорастущего употребляется также дикий лук. Его мелко крошат и солят в банках. Огородничество практически отсутствует, хотя некоторые пробуют садить картошку. Кроме того, монголы стали ловить рыбу, но, исконно охотясь на зверей, птицу по-прежнему не бьют.
Пища здесь однообразная: мясо-мучная и молочная. Вчера по приезду меня накормили лапшой с бараниной, такой же, какая была у встретившегося мне парня из Хатгала. Теперь я понял, почему его лапша показалась мне как бы подвяленной. Она готовится на пару. На дно котла наливается вода, котел перекрывается посередине крышкой с волнисто изогнутым по периметру краем, в результате чего образуются отверстия для прохождения пара. На крышку кладется лапша, и весь котел закрывается сверху еще одной крышкой. Через несколько минут лапша готова и убирается. В продолжающую бурно кипеть воду бросается две щепотки заварки, после чего щедро заправляется молоком. Готовый чай разливается по чайникам и термосам. Затем в этом же котле жарится мелко нарезанная баранина на собственном жире и перемешивается с лапшой. Приготовление еды закончено.
Утром меня накормили такой же лапшой с мясом, только приготовленной с бульоном. Получился суп. В обед Оюунцэцэг делала позы – «бууз». Опять мелко покрошенная баранина в тесте. Жирно и тяжело для моего желудка. До и после основного блюда предлагается «суу тэй цай» (чай с молоком) с сахаром и пряниками. Я же предпочитаю пить «хар цай» – черный чай. Однако у этого жидко заваренного чая какой-то странноватый привкус. Потом как-то заметил, что при заваривании чая в него бросается и соль.
Вчера Оюунцэцэг специально для меня испекла хлеб. Она, кстати, работает поваром в школе. Хлеб пекся в алюминиевой кастрюле прямо на плите. В таких условиях, конечно, он до конца не пропекается и внутри липковатый.
На обратном пути с истока Цаган-Булака мы, по моей просьбе, заглянули в первую попавшуюся юрту. Ее обитатели спали: юноша-монгол слева на одной из двух железных кроватей и старуха – справа на кровати в хозяйственной (женской) половине. Она бывшая учительница, ее сын – директор школы в сомоне Цаган-Нур. Несут традиционное угощение: цай с молоком в пиалах, ломтики сыра и арула на тарелке.
В юрте светло даже при закрытой двери. Свет льется из тоно, ровно освещая северную, застланную половину пола и южную – вытоптанную, травянистую. Юрта традиционно ориентирована входной дверью на юг. Напротив входа – два одинаковых сундука с установленными на них зеркалом-трельяжем и большим фотопортретом умершего мужа старухи. Сундуки по передней стенке расписаны национальным геометрическим орнаментом, называемом «алхан хээ». В центре этого орнамента – арслан-лев, изображение которого исполняет охранительную функцию (охраняет содержимое сундука).
Вечером делать было совсем нечего. Я выходил из дома лишь затем, чтобы сфотографировать сарлыков, а затем читал найденную у Даважава книгу В. Набокова.
После 9 часов вечера во время дождя в степи совсем рядом с сомоном коромыслом стояла яркая, насыщенная цветом радуга, а выше ее – вторая, более бледная. Прямо в тех местах, где радуги упирались в землю, бродил скот, ходили люди. Удивительно красивое зрелище!
О быстро меняющейся в степи погоде здесь говорят так: «Если погода тебе не нравится, подожди десять минут и все будет в порядке!»
Для монголов дни идут привычной однообразной чередой. Они просто живут, не задумываясь, какие бы жизненные цели перед собой поставить. Быть может, так и надо, не обременяя себя переживаниями, как и для чего жить?
