Вопреки ожиданиям, ночь была теплой. Встаю, быстро собираюсь и снова в путь. Сидеть на одном месте не интересно.
У природы нет границ, границы создают люди. Здесь та же пернатая живность, та же растительность: лиственница, карликовая березка, между кустами сахан-дали целые плантации ревеня, а там среди зарослей курильского чая – горечавка, жарки, мышиный горошек, луговая герань, смолевка и дикий лук, которого я набрал пару хороших пучков.
Появляются первые тропки. Снова иду по тропинкам чужой страны. Их язык мне понятен – они всегда выбирают лучший путь, а потому я доверяюсь им…
Выйдя к озеру, нашел «свою» вершину. Действительно, вторая от Мунку-Сардыка к востоку. По неимению хорошей карты и по опасению бдительных пограничников, что несут свой дозор на рубежах нашей Родины, я выбрал чересчур тяжелый путь. Поскольку через Мондинский контрольно-пропускной пункт туристов не пропускают, а через Наушки и Улан-Батор добираться до Дархатской котловины долго и накладно, иду как шпион, без всяких паспортов и виз.
Первый летник-форпост, с виду безжизненный, я миновал, не заглядывая в него. Другой, недостроенный, осмотрел. Он добротно сложен из лиственничных бревен, ошкуренных снаружи и до ровной поверхности стесанных внутри. Окна небольшие. Поскольку длинных бревен не хватает, стены дома своеобразно нарощены. Для этого по середине стены устанавливается вертикальное бревно со сплошными пазами сверху донизу. В эти пазы вставляются концы коротких бревен (принцип русского деревенского заплота). По низу и по верху стены тянутся одна-две сплошные балки, обеспечивающие крепость конструкции. Дом сложен в лапу с неровно выступающими концами.
Рядом расположены два восьмигранных балагана для скота, построенные из жердей. Конусообразные крыши выполнены из того же материала. Щели между жердями замазаны навозом, им же засыпаны и крыши.
Степь кажется пустой и безжизненной. Вдруг откуда-то, как из-под земли – всадник. Первая встреча с аборигеном оказалась нестрашной. Чумазый мальчуган лет шести-семи на маленькой черной лошадке. Мы смотрели друг на друга с большим интересом. Мальчишка без головного убора, но в черном выцветшем халате и сапогах. Подарил ему иркутский календарик. Иркутск он знает. Календарик спрятал куда-то под халат.
Это только при взгляде сверху, да по незнанию кажется, что степь ровна как тарелка. Спустившись, обнаружил, что она вся в холмах и впадинах. Со дна подобных впадин, как из воронки, ничего не видно, кроме неба. Степной участок, похоже, длится до самого полуострова. С трех сторон степь окружена зубчатыми горами, а с четвертой – встречается с озером. В многочисленных разбросанных по степи озерцах плавают утки и гуси, разумеется, не домашние. Доносится журавлиное курлыкание. С неба заливается жаворонок. Солнце на огромном чистом небе. Лишь где-то по краям небесного свода курчавятся облака. Веет сухой ветерок. Обзор велик. Простор. Вот где приволье! Я все больше и больше начинаю понимать тех, кого привораживает степь.
Суслик недалеко от меня встал рядом с норой столбиком, сложил лапки на брюшке и, наблюдая за мной, вскрикивает: «Как? Как-как?» Как ты, мол, здесь оказался?
Осмелев, захожу в пару жилых домиков и юрт. В одном из них размещаются пятеро: хозяин (бурят, родственники которого живут в Окинском районе), его жена, старик и два ребенка. У противоположной от входа стены стоит высокий узкий сундук, украшенный монгольским орнаментом. По обеим сторонам дома – по две кровати. Перед ними, ближе ко входу, железная печка с трубой, выходящей на крышу. На сундуке вместо буддийских бурханов стоит открытая швейная машинка и небольшое зеркало-трельяж. На стене фотографии в общей рамке, как в русских деревнях. На одном из снимков запечатлена монголка в халате-дэли на Красной площади в Москве. Рядом фотографии других родственников. В отдельной рамке – фото коня с держащим его за повод монголом. Хозяин показывает на коня и затем на медаль, помещенную здесь же, на стене – победитель, мол. «Надом?» – спрашиваю я. «Надом, Надом – Туртá» (так здесь называют приграничный Ханх).
В другом домике, в который я заглянул, в стене напротив входа – окно, по обе стороны от которого расположены две кровати. По-видимому, строгого устройства интерьера в таком монгольском жилище не существует. У стены справа опять традиционный сундук, закрытый на два навесных замочка. Посередине домика установлена железная печурка иной конфигурации, чем предыдущая. На сундуке стоят фотографии, отдельно фото дадай-ламы, но никаких других ламаистских предметов нет. Рядом транзисторный приемник, слышится музыка из Улан-Батора. Здесь живут две старухи, одна из которых совсем древняя.
В 20 шагах от домика установлена юрта, где крепко сбитая монголка занимается хозяйственными делами. На крыше юрты со стороны входа разложены толстые лепешки из творожной массы. Они сушатся, затем режутся на тонкие ломтики, после чего высушиваются окончательно. Это – арул. Он слегка кисловато-солоноватого вкуса.
В юртах с левой стороны располагается жилая половина, справа – хозяйственная. Прямо от входа – неизменный сундук, на котором вместо религиозных предметов установлены атрибуты нового времени: русская швейная машинка, радиоприемник VEF. В одной из юрт у печной трубы под тоно сушится мясо, полосками навздетое на нитки.
Угощают везде одинаково: «цай» – кирпичный зеленый чай, сильно скрашенный молоком, который обыкновенно пьют из пиал, арул, сметана, урюм (молочная пенка), пряники или хлеб. В первом из домиков налили стакан архи – молочной водки. Вкусом и крепостью она напоминает сухое вино.
Шел сегодня с 10 утра до 8 вечера. Впечатлениями просто переполнен.
