Начало
Первая ночевка на лоне природы. Сижу у костерка, расположившись на берегу Иркута, рокочущего под заснеженными вершинами Восточного Саяна. Для первого дня неплохо: выехав из Иркутска на электричке, от Култука добирался на перекладных. К 8 часам вечера прибыл в пограничные Монды. Завтра надеюсь подъехать 20 километров по Окинскому тракту, после чего отправлюсь в горы, где буду рассчитывать только на свои силы.
По Белому Иркуту
День был тяжкий. Попутку удалось поймать, лишь пройдя 12 километров по пыльной гравийной дороге под придавливающей тяжестью рюкзака. Доехав до моста через Белый Иркут, тут же двинулся вверх по реке. Вода небольшая, но с десяток бродов пришлось преодолеть. Только к 9 часам вечера добрался до границы леса. Остановился на довольно неуютном месте – здесь сыро после прошедшего дождя, холодным ветром пронизывает мокрую одежду. Там и сям виден нестаявший снег. Засыпаю под тихий шелест накрапывающего дождя.
В поисках пути
Написав вчера о тяжком дне, не представлял я, что ждет меня на следующие сутки. Ползать с неподъемным рюкзаком по владениям горных козлов – вот это действительно тяжело! К несчастью, я выбрал неправильный путь, в результате чего, с напряжением сил перевалив высокую каменную гряду, «свалился» к востоку и оказался в долине соседней речки, нисколько не приблизившись к границе с Монголией. Завтра предстоит новая попытка и, похоже, с более трудной начальной позиции.
Через границу
С утра пришлось подниматься на вершину, к которой сходились все скальные гребни из долины Иркута. На это ушло более пяти часов. Здесь стоит маленький бетонный тур. Вершина в 3000 или чуть более метров. Сильный туман, наползающий снизу, мешает сориентироваться. Неожиданно в разрыве ватной пелены нежно заголубела вода – Хубсугул. Передо мной Монголия!
Путь к далекому озеру преграждает очередная скальная гряда. От моей вершины далее по гребню раскинулся огромный цирк, замыкающийся еще более высоким пиком. Где-то за ним в облаках прячется Мунку-Сардык – самая высокая точка Саян. Молчаливые горы бесстрастно взирают на мои потуги преодолеть их. Надо спускаться в долину очередной речки. Но речка-то уже монгольская!
Медленный, осторожный спуск по каменной осыпи весьма утомителен. Наконец добрался до намеченного сверху места. Здесь ни леса, ни кустарника – костер не разожжешь. Собрался с духом на новый подъем. И, о счастье, вышел в нужную мне долину, ведущую к северо-западной оконечности Хубсугула! Шел до темноты. Итого, мой сегодняшний переход через границу занял без малого 12 часов.
Отдых с видом на Хубсугул
Спал плохо. Было очень холодно, несмотря на то что на мне надеты тельняшка, два свитера и шерстяные носки. Решил сделать дневку, тем более что мои новые кроссовки не выдержали перехода через горы. Запасной обуви у меня с собой нет, поэтому придется заняться основательной починкой.
Оглядываюсь вокруг. Моя стоянка находится в подножии заснеженного Мунку-Сардыка с прекрасным видом на Хубсугул. До озера не более трех километров. На его берегу виднеется множество деревянных летников с загонами для скота, белеют юрты. Поднимающиеся к горам склоны покрыты лиственничным лесом – густым внизу, у озера, и редким, отдельными деревцами – вверху. То, что это южные склоны, заметно сразу. Еще спускаясь, отметил большее количество цветов. На стоянке (на лужочке у кромки леса) полно мухоты, паутов, а вечером комарья. Весь вечер пели птицы, у самой земли кто-то меланхолично скрипел, и всю ночь прямо возле палатки токовали дупеля. Какой контраст с той, северной, стороной гор, где редко увидишь муху, жужжащего шмеля или попискивающую каменку!
Хотя и здесь, вроде бы буйство лета, а на ручейке рядом с моей палаткой лежит огромная нерастаявшая наледь, и стоит солнцу скрыться за облако, как раздетому не усидеть – становится зябко от холодного ветра.
Обозреваю путь, которым мне предстоит идти. На горизонте виднеется большой полуостров, сильно напоминающий Святой Нос на Байкале. Точно так же он выдается в озеро гористым хребтом, соединяясь с берегом низким и, видимо, болотистым перешейком.
Восемь часов вечера. Начали атаковать комары, а солнце еще высоко над горизонтом. Темнеет здесь только после 11 часов.
Переполняюсь впечатлениями
Вопреки ожиданиям, ночь была теплой. Встаю, быстро собираюсь и снова в путь. Сидеть на одном месте не интересно.
У природы нет границ, границы создают люди. Здесь та же пернатая живность, та же растительность: лиственница, карликовая березка, между кустами сахан-дали целые плантации ревеня, а там среди зарослей курильского чая – горечавка, жарки, мышиный горошек, луговая герань, смолевка и дикий лук, которого я набрал пару хороших пучков.
Появляются первые тропки. Снова иду по тропинкам чужой страны. Их язык мне понятен – они всегда выбирают лучший путь, а потому я доверяюсь им…
Выйдя к озеру, нашел «свою» вершину. Действительно, вторая от Мунку-Сардыка к востоку. По неимению хорошей карты и по опасению бдительных пограничников, что несут свой дозор на рубежах нашей Родины, я выбрал чересчур тяжелый путь. Поскольку через Мондинский контрольно-пропускной пункт туристов не пропускают, а через Наушки и Улан-Батор добираться до Дархатской котловины долго и накладно, иду как шпион, без всяких паспортов и виз.
Первый летник-форпост, с виду безжизненный, я миновал, не заглядывая в него. Другой, недостроенный, осмотрел. Он добротно сложен из лиственничных бревен, ошкуренных снаружи и до ровной поверхности стесанных внутри. Окна небольшие. Поскольку длинных бревен не хватает, стены дома своеобразно нарощены. Для этого по середине стены устанавливается вертикальное бревно со сплошными пазами сверху донизу. В эти пазы вставляются концы коротких бревен (принцип русского деревенского заплота). По низу и по верху стены тянутся одна-две сплошные балки, обеспечивающие крепость конструкции. Дом сложен в лапу с неровно выступающими концами.
Рядом расположены два восьмигранных балагана для скота, построенные из жердей. Конусообразные крыши выполнены из того же материала. Щели между жердями замазаны навозом, им же засыпаны и крыши.
Степь кажется пустой и безжизненной. Вдруг откуда-то, как из-под земли – всадник. Первая встреча с аборигеном оказалась нестрашной. Чумазый мальчуган лет шести-семи на маленькой черной лошадке. Мы смотрели друг на друга с большим интересом. Мальчишка без головного убора, но в черном выцветшем халате и сапогах. Подарил ему иркутский календарик. Иркутск он знает. Календарик спрятал куда-то под халат.
Это только при взгляде сверху, да по незнанию кажется, что степь ровна как тарелка. Спустившись, обнаружил, что она вся в холмах и впадинах. Со дна подобных впадин, как из воронки, ничего не видно, кроме неба. Степной участок, похоже, длится до самого полуострова. С трех сторон степь окружена зубчатыми горами, а с четвертой – встречается с озером. В многочисленных разбросанных по степи озерцах плавают утки и гуси, разумеется, не домашние. Доносится журавлиное курлыкание. С неба заливается жаворонок. Солнце на огромном чистом небе. Лишь где-то по краям небесного свода курчавятся облака. Веет сухой ветерок. Обзор велик. Простор. Вот где приволье! Я все больше и больше начинаю понимать тех, кого привораживает степь.
Суслик недалеко от меня встал рядом с норой столбиком, сложил лапки на брюшке и, наблюдая за мной, вскрикивает: «Как? Как-как?» Как ты, мол, здесь оказался?
Осмелев, захожу в пару жилых домиков и юрт. В одном из них размещаются пятеро: хозяин (бурят, родственники которого живут в Окинском районе), его жена, старик и два ребенка. У противоположной от входа стены стоит высокий узкий сундук, украшенный монгольским орнаментом. По обеим сторонам дома – по две кровати. Перед ними, ближе ко входу, железная печка с трубой, выходящей на крышу. На сундуке вместо буддийских бурханов стоит открытая швейная машинка и небольшое зеркало-трельяж. На стене фотографии в общей рамке, как в русских деревнях. На одном из снимков запечатлена монголка в халате-дэли на Красной площади в Москве. Рядом фотографии других родственников. В отдельной рамке – фото коня с держащим его за повод монголом. Хозяин показывает на коня и затем на медаль, помещенную здесь же, на стене – победитель, мол. «Надом?» – спрашиваю я. «Надом, Надом – Туртá» (так здесь называют приграничный Ханх).
В другом домике, в который я заглянул, в стене напротив входа – окно, по обе стороны от которого расположены две кровати. По-видимому, строгого устройства интерьера в таком монгольском жилище не существует. У стены справа опять традиционный сундук, закрытый на два навесных замочка. Посередине домика установлена железная печурка иной конфигурации, чем предыдущая. На сундуке стоят фотографии, отдельно фото дадай-ламы, но никаких других ламаистских предметов нет. Рядом транзисторный приемник, слышится музыка из Улан-Батора. Здесь живут две старухи, одна из которых совсем древняя.
В 20 шагах от домика установлена юрта, где крепко сбитая монголка занимается хозяйственными делами. На крыше юрты со стороны входа разложены толстые лепешки из творожной массы. Они сушатся, затем режутся на тонкие ломтики, после чего высушиваются окончательно. Это – арул. Он слегка кисловато-солоноватого вкуса.
В юртах с левой стороны располагается жилая половина, справа – хозяйственная. Прямо от входа – неизменный сундук, на котором вместо религиозных предметов установлены атрибуты нового времени: русская швейная машинка, радиоприемник VEF. В одной из юрт у печной трубы под тоно сушится мясо, полосками навздетое на нитки.
Угощают везде одинаково: «цай» – кирпичный зеленый чай, сильно скрашенный молоком, который обыкновенно пьют из пиал, арул, сметана, урюм (молочная пенка), пряники или хлеб. В первом из домиков налили стакан архи – молочной водки. Вкусом и крепостью она напоминает сухое вино.
Шел сегодня с 10 утра до 8 вечера. Впечатлениями просто переполнен.
Под палящим солнцем
Ночевал на берегу Хубсугула (монгольское звучание – «Хубсгул», причем последняя «у» тоже редуцирована). Озеро тихо, словно сонное. Утром собрался не сразу – переписывал набрасываемые вчера в пути впечатления. Мимо меня всадники прогоняют небольшими группами скот. Никто особого внимания на меня и мою палатку не обращает. Даже не подъезжают, не говоря уже о том, чтобы спросить у меня документы. Я все опасался, что меня поймают как шпиона. Видимо, гостей в приграничной полосе хватает.
Скот здесь преобладает рогатый: коровы, сарлыки-яки, хайныки (помесь яков с коровами). Вчера наблюдал шестерку верблюдов, спускавшихся наперерез мне к озеру на водопой. Разумеется, лошади. А вот баранов видел только раз, в подзорную трубу. У одной из юрт смотрел, как монголки доили хайныков, сгрудившихся с подветренной стороны трех расставленных полукругом жаровень с дымящимся аргалом.
Вышел около 12 часов. Смогу ли сегодня преодолеть перешеек? В зависимости от этого будет видно, как быстро я доберусь до своей цели – сомона Рэнчинлхумбэ. Чибис, заунывно крича, сопровождает меня по калтусу.
Наряду со всадником сегодня становится обычным вид монгола на мотоцикле. Есть в этом заброшенном районе и машины. Я видел «УАЗик», а кроме того, сейчас иду к перешейку по виляющим в поисках сухой дороги автомобильным следам.
Двигаюсь, стараясь укрывать сгоревшие на открытом солнце нос, уши и кисти. Вышел к перешейку. Здесь, на краю большого луга поодаль друг от друга расположилось несколько юрт. Это айл – кочевье. Стадо сарлыков, обмахивая себя пушистыми хвостами, стоит в тени под лиственницами. Другое стадо, спасаясь от оводов, забрело по колено в озеро. Между юртами возвышается колесный трактор («Белорусь») с тележкой. Около одной из ближних юрт под жердяным навесом, установленным на четырех столбиках, сидит группа молодых монголов и азартно режется в новенькие карты. Одеты кто во что: старик и молодой парнишка в дэли, остальные в рубашках и брюках – солдатских и даже в джинсах. Один в импортном кепи, старик в кепке обычной, третий в старой шляпе на тесемке. Шляпы здесь вообще многие носят.
Полюбопытствовал интерьером одной из юрт. В левой части установлены три кровати, из них две железных и одна – просто топчан на деревянных чурбаках. На средней лежит древний дед, больной: к кровати прислонены самодельные костыли. В правой, хозяйственной, части сразу у входа – высокая ступа для взбивания молока, пара шкафчиков с разной посудой и еще один топчан, для хозяйки. Напротив входа, как обычно, место расположения сундуков. В этой юрте их несколько – с открывающейся верхней частью передней стенки, на накладных монгольских замочках. (Кстати, насколько я уже успел заметить, закрывается здесь все. На летниках, которые оставляют на время – замки, и, кроме того, двери и окна часто забиты досками. Небольшая деревянная дверка юрты, в которой я сижу, имеет врезанный замок. Видимо, воровство здесь дело обычное.) Пара сундуков одноцветно красные, один украшен геометрическим орнаментом с изображением всадника посередине. Один или два сундука не крашены. На сундуках сложены швейная машинка, зеркало, полунаполненный чем-то мешок, шляпа. У тоно, над железной печкой с трубой, выглядывающей из юрты, на нитках сушится навздетый арул. Он же разложен на брезенте поверх навеса, где сидят игроки в карты.
Поодаль, с обеих сторон юрты, установлены столбы-коновязи (у бурят они называются сэргэ). Часто они стоят по два или три, иногда пара таких столбов соединена веревкой, по которой может ходить и щипать траву лошадь. Еще далее, за коновязями, вбит метровый столбик, у которого сидит на цепи сильно линяющая собака. Расположение собаки в стороне, как я замечаю, характерно. Гораздо реже собаки спущены с цепи и бегают вольно.
В юрте монголка, показав на ступу для взбивания молока, предложила что-то выпить. Я соглашаюсь, принимая. Глотнул – ничего, приятный кисловатый вкус. Только допивая, понял – архи. Теперь от этого напитка зашумело в голове, иду слегка навеселе.
Зной. Солнце палит немилосердно. Спасительные облака робко жмутся по краям неба. То ли рюкзак у меня тяжел, то ли архи оказалась крепковатой, но я валюсь на землю каждые 15-20 минут. Иду, превозмогая себя. В стороне два всадника неспешной рысью легко преодолевают расстояние, которое меня пугает.
Пока я предавался сим грустным размышлениям, меня нагнал молодой монгол на низкорослой гнедой лошадке. В заграничном кепи, в сером дэли, под которым надет теплый свитер и, наверное, что-нибудь еще (в такое-то пекло!), в хороших джинсах и кирзовых добротных сапогах. За плечами бердана. Возвращается домой в сомон Хатгал. Спрашиваю: «Маргаш? – Завтра?». Нет, показывает два пальца – два дня. А я уже иду второй день и еще, по крайней мере, шесть переходов предстоит.
Обмениваемся подарками: я ему пачку болгарских сигарет, взятых специально для этого, а он мне медный браслет со своей руки. Накормил меня лапшой с мясом. Я еле одолел чашечку. Застывший бараний жир до самого вечера застрял где-то в горле. Вместо хлеба – жареные кусочки теста продолговатой формы («боорцог»). Типа нашего хвороста, только мягкие, тоже на жире.
Долго разговаривали. Он мне все про Америку толковал. Похоже, едет туда. При этом все на лошадь показывал. С лошадью что-ли? Сокрушался, что долларов нет.
Показал, что везет в небольшом вьюке – перевязанном и переброшенном через спину лошади мешке. С одной стороны лежит сумка, в которой сверху пакет с хлебцами, с другой – большая алюминиевая чаша для приготовления еды, в ней мешочек с готовой лапшой, которую я пробовал, складной металлический треножник для установки чаши над костерком, роговая ручка-захват для чаши, спички, березовая растопка, маленькая чашка для еды и алюминиевая же чайная ложка, мешочки с чаем и табаком. Нехитрый, но все необходимый в пути скарб.
Еле добрел сегодня до ночевки. Встал на месте бывшей стоянки кочевников посреди степи, более чем в полукилометре от озерка возле Хубсугула. Трех километров не дотянул до конца степного участка – до гор и спускающегося с них леса. В пути был девять часов. Совершенно замучился. Есть не хочу, понуро склонившись над костром, варю себе травяной чай. Потом буду ставить палатку и сразу спать.
Гроза
Утром сквозь сон услышал редкий неуверенный стук капель дождя по натянутому тенту палатки. Дождь словно раздумывал, стоит ли начинаться. Я выглянул наружу: все небо затянуто синими тучами. Где-то вдали, в горах, громыхнул удар грома. Будто приказ был отдан, и дождь как прорвало. В спальнике мне тепло и уютно, а дробные звуки падающей на крышу воды клонят в сон…
Но вот громыхания вокруг стали удаляться, ливень начал стихать. И словно по команде запел, засвистел, засвиристел многоголосый птичий хор. Gloria матери Природе!
Благословенна будь и эта гроза. Не случись ее, я бы заставил себя двигаться дальше. А так получилась вынужденная дневка. Передышка мне явно нужна, хотя меня и одолевает беспокойство по поводу дальнейшего пути и недостатка времени. Дожидаясь возвращения из Москвы жены, я задержался с выездом почти на две недели, которых сейчас определенно не хватает, чтобы вернуться домой в начале августа, к концу отпуска.
Основной грозовой фронт прошел, горы понемногу очищаются, но время от времени на степь накатывают дождевые тучи. Наслаждаюсь ничегонеделанием… Отдыхаю от беспощадного солнца, от которого до сих пор саднит все, что попало под его лучи. Лоб мой и лысина пошли грязными пятнами слазящей кожи, нос блестит как слива, губы запеклись.
Вечером попробовал приготовить еду на аргале – сухом помете. В принципе, получается, хотя он больше склонен тлеть, чем гореть ярко, а потому процесс приготовления существенно замедляется. Да и запах не тот, что у дров, хотя его и быстро перестаешь замечать. Вообще, когда смотришь на подобное не из города, все кажется проще и естественнее. И аргал воспринимаешь без той брезгливости, которая свойственна «цивилизованному» человеку. Если в городе мы мним себя венцом природы, то здесь, на лоне ее, мы – только часть мира, маленькая его частица, равная с другими, может быть, с тем же аргалом.
После ужина были гости – Чулумбат и Мягмор. Они перекочевывают из сомона Тумб. Похоже, так они называют Рэнчинлхумбэ. На этом перешейке у них байшин (дом) и гэр (юрта). На обратном пути приглашали заходить. Отсюда до Рэнчинлхумбэ 93 километра. Если я буду делать по 15 километров в день, как раз уложусь в шесть дней. Мой знакомый, учитель русского языка Даважав, о котором я их спрашивал, похоже, дома.
По береговой тропинке
Ранним утром вокруг палатки гуляла пара журавлей, степенно вышагивая на длинных ногах и кивая в такт головами. После хорошего отдыха все видится более оптимистически. Опять полон решимости двигаться дальше.
После вчерашнего и лившего ночью дождя калтус, который мне нужно пересечь, сильно залит водой. Опять чибис, надоедливо крича, летит вслед за мной. Затем к нему присоединяется какая-то маленькая «охрипшая» чайка и стайка голосистых куликов. А теперь и гуся потревожил. Он взлетел и тоже заходил кругами надо мной.
Три-четыре километра калтуса прошел – по воде да по кочкам – ровно за два часа. Скорость полтора-два километра в час. Но вот я снова на берегу Хубсугула. Устраиваюсь перекусить. Во время обеда «перекус» обычно составляют сало, сушки да дикий лук. Другой вариант – плавленый сырок, сушки и конфеты.
Наконец-то под ногами твердá земля. Теперь мой путь лежит по другой местности – горно-таежной прибрежной полосе. На горизонте в озеро вдается мыс, который мне предстоит обогнуть. Открывающийся передо мной вид очень похож на байкальский.
До чего приятно (и привычно) идти берегом озера. Стрекочут кузнечики, воздух напоен пряным ароматом трав. Тропинка бежит вдоль воды. Недалеко от берега плавает стая лебедей. Чуть дальше, в луже – утка с утятами. Вместо тревожных криков сусликов, теперь по сторонам раздается «щебетание» бурундуков. Их здесь огромное количество.
Прямо на меня несет грозовые тучи. Мерно рокочет гром. Вдруг по воде что-то зашелестело, быстро приближаясь, и вот уже ливень вокруг меня.
Решил сегодня не утруждать себя и в половине шестого уже остановился, чему, впрочем, способствовал и зарядивший после грозы дождь. На ужин у меня грибной супчик. Отечественные супы в пачках выварены до полного безвкусия, поэтому приходится щедро сдабривать их то диким луком, то бульонным кубиком или вот грибами.
Трудности и радости пути
Ночью была просто гробовая тишина: ни дуновения ветра, ни плеска волны, ни голоса птицы. Когда, проснувшись, я вылез из палатки, все вокруг было застлано густым туманом. Как правило, так бывает к хорошей погоде. Подождем у костерка.
Через два часа туман рассеялся, продемонстрировав голубое небо и солнце. Затем с озера потянуло новую пелену. Время подходило к 12 часам, и я, не дожидаясь, когда окончательно расчистится, двинулся в путь.
Дорогу преградил крутой склон, заваленный буреломом. Пришлось спуститься на узкую полосу прибрежного галечника, также усеянного разными корягами. Скорость передвижения сразу упала.
В Хубсугуле плещется рыба, а я ее не ловлю, хотя снасти с собой взял. Все-таки не получается из меня рыбака. Но вдруг увидел в воде рыбину, да какую огромную – словно горбуша на Сахалине. Сразу взыграл азарт. Вечером надо будет попробовать.
Разнообразная же у меня дорога в этом путешествии, и неожиданная каждый день. Чем дальше, тем больше ползу по омытым водой бревнам и корягам. Вчера, глядя на мыс-ориентир, подумал: «Добегу за пару часов». «Добегал» вдвое дольше.
Под вечер навстречу снова зарокотала гроза. Решил останавливаться, тем более что дальнейший путь, похоже, такой же тяжелый. Устроился на широкой косе, огромным полукругом замыкающей темноводное озеро.
После прошедшей грозы был роскошный тихий вечер, украшенный поимкой 30-сантиметрового хариуса.
Мокрый день
На сей раз ночью бушевал ветер. Но моя палатка лишь изредка колыхалась – ветер был верховым. Его мощный гул с завывами был настолько силен, что, казалось, пробеги он по земле, и моя палатка сорвется вместе со мной и полетит, закувыркается в его мощном потоке. Темноту беззвучно освещали далекие молнии-зарницы. Возникало ощущение, что где-то в горах на юге озера существует источник гроз, непрерывно извергающий громы и молнии, тучи и дождь. И я к нему постепенно приближаюсь.
А утро вновь тихое и мирное, как будто ничего и не бывало.
Только я тронулся в дорогу, как с неба заморосило, причем это уже не гроза, а тихий мелкий дождик, чреватый затяжной непогодой. Ноги мои в траве сразу промокли, однако я боюсь не за ноги, а за кроссовки, внушающие мне серьезные опасения за их целостность до Рэнчинлхумбэ. В сыром состоянии они разлазятся на глазах.
Удивительно, но здесь даже склоны напитаны водой. Слава богу, что по склону вьется неплохая тропинка. Места неотличимые от байкальских, особенно когда тропа выходит высоко над озером. А дождик все сыпет, то останавливаясь, то снова начиная моросить. Гачи брюк потемнели и нависли гирями. Но по тропинке – не по галечнику с коряжинами. Довольно быстро дошел до сегодняшней цели – маленькой речки напротив острова с длинным названием Далайн-Модон-Куйс-Арал (в вольном переводе это означает: «безлесый остров на море-океане»). Теперь предстоит двигаться по этой речке через хребет Баян-Зурхийн-Нуруу в Дархатскую котловину, где и расположен сомон Рэнчинлхумбэ.
Поскольку времени только начало пятого, поворачиваюсь спиной к Хубсугулу и направляюсь вверх по долине. Русло речки оказалось сухим и это меня несколько смутило. Но когда я вышел на целую проселочную дорожку, все сомнения исчезли. Передо мной путь на Рэнчинлхумбэ. Последний этап пути.
Откуда-то вывернула речка, и пошли брод за бродом. Сверху также продолжает мочить. Пытаясь спастись от дождя, а вместе с тем оставить позади и перевал, я ринулся вперед. Однако не тут то было. Перевал – сплошное болото! Куда ни глянь, всюду вода. Вот места!
Наконец, выползаю. На широкой седловине стоит высокое конусообразное обо, сложенное из жердей. Между жердями – черепа и копыта разных животных. Всюду навязаны волосы сарлыков и лошадей, тряпки. Внутри и около обо разбросаны мелкие бумажные деньги, пиалы и всякая другая мелочь, которую жертвуют проходящие через перевал путники.
Бросаю последний взгляд на синеющий вдали Хубсугул и направляюсь вниз. За три последних дня ни одной встречи с монголами. А кстати был бы сейчас какой-нибудь теплый байшин.
Под знаком ветра
Поужинать вчера не пришлось. Навстречу из долины потянуло новый шквал дождя, и я еле успел поставить палатку и юркнуть в нее. Место стоянки выбирать не пришлось. Я оказался в красивой долине между гор, но на весьма продуваемом берегу речки. Дождь, наносимый сильными порывами ветра, сыпал до полуночи. В сырой палатке даже в спальнике неуютно, и я до утра активно боролся с холодом.
Утро без дождя, хотя тучи, которые гоняет ветер, вызывают беспокойство. Приготовил поесть, поспешно собрался и бежать из этого «прелестного» места.
Опять броды. В день без солнца и с холодным ветром это не особенно приятно. Речка на сей раз довольно большая, бреду по колено в воде. На карте эта речка, соединившись с другой, чуть менее полноводной, вдруг обозначена пунктиром. Интересно, куда она пропадает?
Долина, по которой я передвигаюсь, удивительно красива – широкая, со скалами по обеим сторонам. Но особо не полюбуешься: встречный ветер просто пронизывает. Даже рюкзак не греет, хотя день, к моей радости, распогоживается. Тучи превращаются в облака, начинает проглядывать синее небо.
Далее долина еще более расширилась. Стали видны далекие горы, на которые косыми темными полосами наносит дождь, на меня же в это время просыпается некрупный град. Конец долины густо порос ельником. А речки здесь не оказалось! Одно широченное сухое русло. Хотя видно, что в паводок воду несло по всей долине. Куда девалась речка и когда, я так и не узнал, идя бортом долины, вдали от русла.
Воду я нашел только к 9 часам вечера, остановившись на красивом взгорке над ручейком, текущим между сопками. Неподалеку ревет олень. Присутствие этих животных – то голосом, то следами или пометом – я замечаю каждый день, но увидеть их не удается.
Если вчерашний день прошел у меня под знаком воды, то сегодняшний определенно под знаком ветра. Однако стоило мне выйти из долины и начать пересекать гряду сопок, как он прекратился. Долина эта – словно аэродинамическая труба, протягивающая через себя потоки воздуха.
Последний участок
Утро встречает меня моросящим дождиком. Не везет мне с погодой. А ведь еще и возвращаться предстоит. Но Рэнчинлхумбэ где-то близко, и несмотря на сырость я решаю двигаться.
Стоило мне проявить решительность и выйти, как дождь «испугался». Тучи рассеялись, выглянуло солнце, и природа повеселела. А вместе с ней и я.
Вновь все повторяется. Опять мокрые от подпочвенных вод склон за склоном. И вдруг за последним из них раскрылась степная долина, зажатая горными кряжами. Дархаты! Здесь и там забелели юрты. А вот и сомон недалеко от края спускающегося с сопок леса. Кажется, я пришел!
В сомоне
Вторая половина вчерашнего дня была посвящена знакомству с сомоном Рэнчинлхумбэ и его обитателями. Дом учителя Даважава («байшин багш Даважав») нашел быстро. Это невысокий, как у всех, срубленный в лапу деревянный домик под жестяной крышей. Гладкие стены домика снаружи выкрашены суриком, крыша – зеленым цветом. Такая окраска характерна для всего сомона. Внутри байшин разделен деревянными перегородками на четыре разной величины комнаты и кухню прямо от входа. Перегородки и стены тоже покрашены масляной краской, отсыревший потолок побелен. Центр всех помещений занимает комбинированная печь: железная топка с пристроенными к ней кирпичными колодцами. В плите большое отверстие под казан, в котором готовится все, от чая до любых кушаний. В доме живет шесть человек: хозяева и четверо их детей.
Другой мой знакомый, учитель труда Ламжий, живет в меньшем домике, без сеней. В центре единственной комнаты – железная печка с аналогичным отверстием под большой казан. Здесь живет еще больше людей: Ламжий с женой, старушка-мать, пятеро детей, старшая из которых с мужем и с младенцем. Все на глазах у всех. Обстановка обоих домов деревенская: железные кровати по всем сторонам комнаты, нехитрые шкафы, сундуки, чемоданы пирамидой. Разница в обустройстве домов и благосостоянии учителей невелика: у Ламжия столик низенький, как в юртах, с маленькими табуреточками, у Даважава – обыкновенный со стульями. У первого – транзисторный приемник, у второго черно-белый телевизор «Рекорд». Зато Ламжий имеет мотоцикл, которого нет у Даважава.
Оба работают в сомонной школе, получая за учительский труд 15-16 тысяч тугриков. Это совсем немного. К примеру, мешок муки стоит 10 тысяч тугриков, больше половины зарплаты. Мука в Монголии привозная, а потому дорогая: килограмм муки стоит 900 тугриков (400 тугриков = 1 доллару. 9 тугриков = 100 рублям). Отсюда зарплата учителя равна 16-17 килограммов муки. На такую зарплату семью не прокормишь, поэтому даже учителя держат скот. У Даважава три коровы, более 20 овец, лошадь. Все они пасутся у друга в степи.
Прошлись с Даважавом по сомону. Дома крыты у кого жестью, у кого толью, у некоторых шифером. Хозяйственные постройки во дворе – половинками бревен или плахами. Все хозяйства сомона расположены в несколько рядов и со всех сторон огорожены заборами-хашанами. Идя по улице, двигаешься мимо сплошной стены хашанов в рост человека, выше низкорослой монгольской лошадки. Из-за нее виднеются только крыши построек. Хашаны чаще всего сложены из жердей или толстых, тесанных топором плах, вложенных концами в пазы вертикальных столбов. Другой распространенный вариант – из вертикально расположенных досок, подобранных впритык. Иногда сверху и снизу доски скрепляются подтесанным бревном с пазом.
Заходим в школьный комплекс, состоящий из нескольких домов для занятий, двух интернатов, столовой и недостроенного двухэтажного бетонного здания новой школы. В одном из домиков, принадлежавшего во времена барона Унгерна русскому купцу Андрею, размещается школьный музей с простенькой сельской экспозицией без особо интересных вещей.
Здесь вообще все имеет вид и дух деревни, с присущими ей достоинствами и недостатками, как и в России. По сомону летают и совершенно по-русски чирикают воробьи. Других обитателей русских деревень, ворон, здесь заменяют коршуны, горбато сидящие на электрических столбах и коновязях.
Последнее время в сомоне с населением в четыре тысячи человек живется трудно. Торговля испытывает недостаток всяческих товаров. Хорошие русские вещи вытесняются некачественными китайскими. С бензином сложно (сейчас Даважав ищет, чтобы нам съездить в соседний сомон). Электроэнергии не хватает. Зимой свет дают только по вечерам, летом – на два часа по субботам и воскресеньям.
Утром ходили с Даважавом в недавно поставленный на месте разрушенного старого маленький сум. Сум сооружен в китайском стиле с маленьким вторым этажом – гонхоном и загнутыми краями крыш, увенчанных головами дракона-лу. По числу мест, устроенных перед алтарем, сум рассчитан на восемь лам. Своих лам в сомоне нет. Время от времени наезжает один то ли из Мурэна, то ли из Улан-Батора. С ним мы встретились по пути. Он тоже направлялся в сум, где отслужил для нас короткую службу на счастье и хорошую дорогу. Во время ритмичного, с повторением отдельных слов, речитативного чтения водил перед моей грудью очиром и ритуальным колокольцем, бил в тарелки и сыпал можжевельником («арц»), который воскурил также в маленькой бронзовой жаровнице. Лама благосклонно позволил сфотографировать себя и на прощанье предложил понюхать тонко измолотый табак, насыпанный в резной каменный флакон с коралловой пробкой, с которой соединена изящная серебряная ложечка.
К обеду три литра бензина нашел Ламжий и половину небольшой канистры Даважав. (Литр бензина стоит в сомоне 200 тугриков. Это считается дорого.) Однако мотоцикл, который Даважав собирался позаимствовать у знакомого, сломался, поэтому наша поездка сегодня не состоялась. Вместо этого Даважав и его жена Оюунцэцэг повели меня через степь к истоку протекающей недалеко от сомона речки Цаган-Булак (Белый ключ). Вытекает речка прямо из-под покрытой лесом сопки. В этом месте растут черная смородина и шиповник, а также жимолость, считающаяся у монголов вредной. Местные жители собирают голубику, из которой варят варенье. Брусника здесь не растет. Из дикорастущего употребляется также дикий лук. Его мелко крошат и солят в банках. Огородничество практически отсутствует, хотя некоторые пробуют садить картошку. Кроме того, монголы стали ловить рыбу, но, исконно охотясь на зверей, птицу по-прежнему не бьют.
Пища здесь однообразная: мясо-мучная и молочная. Вчера по приезду меня накормили лапшой с бараниной, такой же, какая была у встретившегося мне парня из Хатгала. Теперь я понял, почему его лапша показалась мне как бы подвяленной. Она готовится на пару. На дно котла наливается вода, котел перекрывается посередине крышкой с волнисто изогнутым по периметру краем, в результате чего образуются отверстия для прохождения пара. На крышку кладется лапша, и весь котел закрывается сверху еще одной крышкой. Через несколько минут лапша готова и убирается. В продолжающую бурно кипеть воду бросается две щепотки заварки, после чего щедро заправляется молоком. Готовый чай разливается по чайникам и термосам. Затем в этом же котле жарится мелко нарезанная баранина на собственном жире и перемешивается с лапшой. Приготовление еды закончено.
Утром меня накормили такой же лапшой с мясом, только приготовленной с бульоном. Получился суп. В обед Оюунцэцэг делала позы – «бууз». Опять мелко покрошенная баранина в тесте. Жирно и тяжело для моего желудка. До и после основного блюда предлагается «суу тэй цай» (чай с молоком) с сахаром и пряниками. Я же предпочитаю пить «хар цай» – черный чай. Однако у этого жидко заваренного чая какой-то странноватый привкус. Потом как-то заметил, что при заваривании чая в него бросается и соль.
Вчера Оюунцэцэг специально для меня испекла хлеб. Она, кстати, работает поваром в школе. Хлеб пекся в алюминиевой кастрюле прямо на плите. В таких условиях, конечно, он до конца не пропекается и внутри липковатый.
На обратном пути с истока Цаган-Булака мы, по моей просьбе, заглянули в первую попавшуюся юрту. Ее обитатели спали: юноша-монгол слева на одной из двух железных кроватей и старуха – справа на кровати в хозяйственной (женской) половине. Она бывшая учительница, ее сын – директор школы в сомоне Цаган-Нур. Несут традиционное угощение: цай с молоком в пиалах, ломтики сыра и арула на тарелке.
В юрте светло даже при закрытой двери. Свет льется из тоно, ровно освещая северную, застланную половину пола и южную – вытоптанную, травянистую. Юрта традиционно ориентирована входной дверью на юг. Напротив входа – два одинаковых сундука с установленными на них зеркалом-трельяжем и большим фотопортретом умершего мужа старухи. Сундуки по передней стенке расписаны национальным геометрическим орнаментом, называемом «алхан хээ». В центре этого орнамента – арслан-лев, изображение которого исполняет охранительную функцию (охраняет содержимое сундука).
Вечером делать было совсем нечего. Я выходил из дома лишь затем, чтобы сфотографировать сарлыков, а затем читал найденную у Даважава книгу В. Набокова.
После 9 часов вечера во время дождя в степи совсем рядом с сомоном коромыслом стояла яркая, насыщенная цветом радуга, а выше ее – вторая, более бледная. Прямо в тех местах, где радуги упирались в землю, бродил скот, ходили люди. Удивительно красивое зрелище!
О быстро меняющейся в степи погоде здесь говорят так: «Если погода тебе не нравится, подожди десять минут и все будет в порядке!»
Для монголов дни идут привычной однообразной чередой. Они просто живут, не задумываясь, какие бы жизненные цели перед собой поставить. Быть может, так и надо, не обременяя себя переживаниями, как и для чего жить?
По Дархатской степи
Второго мотоцикла так и не нашлось. В поездку на север Дархатской котловины отправились вдвоем с Ламжием. Его мотоцикл скрипит и всхлипывает, но Ламжий только похохатывает: «Мотоцикл русский, хороший». Попинает носком сапога по мотору, заводит и поехали дальше. Едем то по еле накатанной дороге, то просто по степи с бугра на бугор, петляя среди бесчисленных сусличьих нор.
Степь словно разворачивается перед нами. Ограниченная, казалось бы, близкими горами, она удлиняется по мере движения, неожиданно открывая взору все новые и новые стада вокруг юрт и летников, разнообразные озера и речки, невидимые в глубоких земных морщинах.
По пути останавливаемся то в одной юрте, то в другой. В каждой из них Ламжий с аппетитом выпивает пиалу-другую чая с молоком, поглощая намазанный урюмом хлеб и беседуя с хозяевами. В это время я рассматриваю внутренность юрт и их обитателей.
Удивительное все-таки это изобретение – юрта (гэр). Донельзя простое и предельно рациональное. Раскладывающиеся решетки устанавливаются кольцом на землю. К верхним перекрестиям решеток привязываются спицы-уни, другие концы которых вставляются в отверстия верхнего кольца – тоно. Каркас собран. На него накидываются кошмы или ватные пологи, покрываются брезентом, обвязываются веревками (часто волосяными), концы которых закрепляются на вбитых в землю по периметру юрты колышках. Юрта готова. Если идет дождь, тоно закрывается. Если жарко, пологи снизу приподнимаются и ветерок создает приятную прохладу внутри. Перекочевка не вызывает затруднений. Гэр легко разбирается, грузится на сарлыков или верблюдов, и дом вместе с человеком переезжает на новое место. Веками кочевой жизни отработаны, отшлифованы все мелочи конструкции гэра и ее обстановки.
Добрались до озера Цэцэг-нур (Цветок-озеро). Из 300 озер долины Шишкет оно единственное целиком заросло кувшинками и поэтому стало местной достопримечательностью. Далее через речки, которые мотоцикл переехать не может, мы отправились на лошадях блесновать на реку Шаргын-гол. Но здесь нас постигает полная неудача. С высокого обрыва видны тени стоящих в воде больших рыбин, однако, к моему разочарованию, брать блесну они не желают. А мне так хотелось чего-нибудь более привычного в неустраивающем меня аратском рационе.
Вернуться домой вечером, как собирались, мы не успели и остались ночевать в юрте брата Ламжия. Монголы вообще спокойно относятся к изменению всяких планов, принимая как должное коррективы обстоятельств. Легко, нисколько не сетуя, они подчиняются им. Все делается спокойно и неторопливо. Жизнь большая – как степь, как небо над головой – что не успели сегодня, устроится завтра. Это национальный менталитет, и нетерпеливому европейцу сложно осуществлять совместные планы с монголами. Если монгол говорит: «Маргаш (завтра)», то в действительности это будет означать один из последующих после сегодняшнего дней. Зная эту особенность по бурятам Окинского района, я стараюсь не обнадеживаться обещаниями своих монгольских друзей и никуда не торопиться, положась на естественный ход событий.
В Дархатской котловине в трех сомонах Хубсугульского аймака (всего в аймаке 22 сомона) живут монголы-дархаты. Здесь заметно холоднее, чем в Иркутске. Еще на берегу Хубсугула я отмечал непривычный для июля месяца холод. Это характерно и для здешней местности, также высоко поднятой над уровнем моря. По степи веет леденящий ветерок, не дающий мне снимать, даже при солнце, тельняшку, рубашку и легкий свитер. В юрте под утро настолько выстыло, что пришлось залезть головой под одеяло. Впрочем, как я заметил, Ламжий сделал то же самое.
На третьей кровати в юрте (с правой стороны) спала жена Ламжиева брата, а на полу постелили щуплому, не выглядещему на свои 11 лет Эрдэнбату. Это приемный сын брата Ламжия, усыновленный в возрасте трех лет. Кровные родители Эрдэнбата с многочисленными детьми (более 10 человек) живут в Ханхе.
На рыбалке с нами был сын завуча школы по имени Галг. Ему 19 лет, он хорошо рисует и режет по дереву. Собирается в этом году поступать в художественное училище в Улан-Баторе. Именно он резал украшения (головы драконов, «чойж хорол» – восьмигранное колесо вероучения с двумя газелями по бокам) для сомонного сума. В айле, где мы с ним встретились, он вместе с отцом начинал расписывать только что сделанный сундук.
На пути домой, в сомон, разговаривали с Ламжием. Он тоже, как абсолютно все здесь, держит скот: около 20 овец, три коровы, три сарлыка, две лошади. Половина всего стада дома, в сомоне, половина – пасется в худоне у друга.
В ожидании отъезда
Оюунцэцэг продолжает изощряться в приготовлении новых блюд из одних и тех же продуктов. Сегодня утром было «манто»: приготовленные из теста на пару «булочки» и мясной бульон из мелко покрошенной баранины
После завтрака прошлись по сомонным магазинчикам. Они полупусты. Из продуктов в них только сахар-песок, пшено (в одном месте), два сорта пряников (в другом месте), пакетики сушеной зелени, сок в 200-граммовых баночках (детское питание) и какой-то экзотический импортный компот. Кроме того, в частной лавочке – шоколад. И это все. Спиртного ничего. Все выпито. Пьют здесь, по словам Даважава, много.
Похоже, что я удовлетворил свое любопытство Монголией. В общих чертах жизнь худона я теперь представляю, а познавать ее подробно, детально, желания не возникает. Все-таки для меня эта жизнь чужда, хотя внешне и красива. Здесь можно прекрасно отдохнуть, если имеешь какое-нибудь занятие и готовишь свою пищу. Ни той, ни другой возможности у меня нет, и я начинаю скучать. Пора возвращаться домой.
Даважав хочет отвезти меня в аймачный центр – Мурэн, где можно найти машину, следующую до Ханха (Турта). Это был бы идеальный вариант, при котором я рассчитываю попасть в Иркутск до начала августа. Если до Ханха машины не найдется, можно доехать хотя бы до Хатгала, откуда двинуться по берегу Хубсугула пешком. Ну и самый худший вариант – если не удастся попасть в Мурэн. В этом случае мне придется возвращаться уже пройденным путем. Я не увижу ничего нового и серьезно опоздаю в Иркутск.
Машина до Мурэна должна быть 28 числа. Настраиваюсь на двухдневное ничегонеделание. Пытался найти русские книги в сомонной библиотеке, но там только учебники и словари.
Мое появление в этом отдаленном монгольском сомоне ни сенсация, ни даже событие. С прошлого года здесь бывает много иностранцев. Перед моим приходом в Рэнчинлхумбэ тоже пешком пришел украинец Игорь, живущий в Германии. Он отказывался от мясных блюд, зато с удовольствием принимал все молочные продукты. Его возили в Цаган-Нур, где он встречался с шаманом. Уже в мое короткое пребывание в сомоне появились датчанин (тоже пешеход), две группы американцев, швед. Недалеко от сомона есть аршан. Иностранцы часто ездят туда, кроме того, их возят в Цаган-Нур и в тайгу к живущим на границе с Тувой оленеводам.
В июне в Мурэне работала группа врачей-окулистов из Дании и Швеции. В августе они должны приехать в Рэнчинлхумбэ. Всех взрослых после 40 лет будут лечить бесплатно.
Обед по-монгольски
Вчерашний и сегодняшний день Даважав озабочен (как может быть озабочен монгол) поиском и покупкой бараньих шкур. Приехал его брат Баяраа из Мурэна и сообщил, что там можно выгодно их перепродать. Даважав приобретает шкуры от 600 до 1000 тугриков за штуку. В Мурэне надеется продать за 1400-1500. Аймачные покупатели везут их в Китай, где продают еще дороже.
Баяраа, приехав из Мурэна на машине (ГАЗ-66), привез ящик киргизского трубочного табака, расфасованного в пачки по 375 грамм, мешок муки и канистру бензина. Сейчас все это успешно распродается.
Я в это время чиню свои кроссовки, читаю найденную у Ламжия без начала и конца книгу «Архитектура Моноголии» (автор Майдар) и играю в шахматы со всеми желающими. Соперники, однако, не сильные, я только выигрываю, в результате чего прослыл мастером.
Проезжая с Ламжием по дархатским айлам, отметил, что чай в каждой юрте отличается по цвету и вкусу. Даважав это подтвердил. В чай добавляют не только коровье, но и ячье, козье, овечье молоко, иногда бросают какие-нибудь травы.
На днях вернулась с аршана жена Ламжия, медсестра в сомонной больнице. И сегодня Ламжий пригласил нас на обед. Всякий русский при этом представляет себе многолюдное застолье с ломящимся от яств столом. У монголов все гораздо проще. Идем только с Даважавом. Дома у Ламжия ничего необычного, все как каждый день. При нашем появлении хозяйка принимается готовить предварительно нарезанное мясо. Растапливает печку, ставит казан, льет в него полповарешки воды, бросает мясо и размазывает его слоем по дну. Щедро солит крупной солью. Через несколько минут мясо готово. Оно раскладывается с верхом в две плошки и подается нам с Даважавом, посыпанное сверху накрошенным луком. Ни хозяйка, ни тем более дети в трапезе участия не принимают. (Подобное же наблюдается и у Даважава, и во всех юртах, в которых я бывал. У Даважава стол со мной делит только он сам, и ест все то же, что и я. Оюунцэцэг и дети едят после.) Ламжий скромно, на уголке стола пьет чай с молоком, заедая старым мясом. Пока мы едим мясо с хрустящей на зубах нерастворившейся солью, хозяйка специально для меня готовит хар цай, к которому предлагается обычный сыр и арул. Съев мясо и выпив по чашке чая, Даважав говорит мне: «Ну, что, пошли?», и мы встаем, уходя. Званый обед окончен.
Сразу после еды мы направились в отстоящий на несколько километров от сомона айл за бараньими шкурами. После большой порции мяса двигаться тяжело, как впрочем, и вообще идти пешком по степи. Степные ориентиры далеки. Относительно них кажется, что ты еле ползешь по местности. Юрты приближаются весьма неторопливо.
Поход был неудачен. Лишь в одном хозяйстве приобрели единственную шкуру, обменяв ее на пачку табака. В сомоне табак стоит 1000 тугриков, в Мурэне – 700. Неудача не вызывает ни тени разочарования или огорчения. Вообще, это и не расценивается как неудача – одну шкуру ведь выменяли. Меня тут же потащили на исток р. Жаргаланг (Красивая) с хрустально чистой водой. Она, как и Цаган-Булак, вытекает источником из-под сопки. В месте истока на елях повязаны разноцветные тряпочки.
Путь в Мурэн
Утром без суеты, без спешки, начались сборы. Даважав на повседневную одежду надел малиновый дэли, завязал на бедрах двухметровый желтый «бус» – пояс. Завернул в тетрадный лист горсточку табака, толкнул за пазуху солнцезащитные очки и взял запасную одежду для города – минимум по-монгольски. Оюунцэцэг положила в полиэтиленовый пакет несколько кусочков хлеба с сахаром, пару пряников. Меня тоже обрядили в дэли на случай, если в машине будет холодно. Сыновья в это время доставали с чердака шкуры, сложили их стопкой и связали проволокой.
Машина должна отходить в 9 часов утра. Мы пришли в начале 10-го и были первыми. Постепенно начал подтягиваться народ. Около 10 подошла машина (ГАЗ-89) и в начале 11-го тронулись. Кузов полон до заднего борта. Люди вперемешку с вещами. Мужчины, женщины, дети. Различные сумки, чемоданы, кожаные переметные сумы, алюминиевые бидоны, пустая бочка и мешки, мешки... Расстояние до Мурэна в 260-270 километров обычно отнимает 10 часов. Автобусного сообщения здесь нет. Автобусы заменяют грузовые автомашины. ГАЗ – частный, шофер берет с каждого следующего до аймака пассажира по 2500 тугриков.
Я устроился на Даважавовых шкурах за краем натянутого сверху тента и еду, обозревая окрестности. Дорога окружная – по краю Дархатской котловины через сомон Улаан-Уул (Красная Гора). Здесь машина дозаправляется, после чего долго беспричинно стоит. Однако никто не проявляет никакого нетерпения или беспокойства. Подождав на машине, с которой ввиду хорошей погоды сняли брезент, многие слазят и ложатся прямо на землю в тени машины, прячась от солнца.
Проехав 12 километров от сомона, поднялись на перевал Уул. Здесь сооружен большой обо. Стволы лиственниц установлены шатром-конусом, низ их забросан камнями. Обойдя вокруг, монголы подходят к открытой части, где можно войти внутрь обо. На небольшом устроенном в центре возвышении россыпью лежат монеты. На входе и внутри обо навязаны многочисленные тряпки, волосы животных, молитвенные флажки, резные дощечки наподобие туристских. По обеим сторонам от центрального обо в одну линию выстроены по шесть маленьких, обнесенных невысоким заборчиком. Возле обо указан километраж до населенных пунктов по дороге вперед: Мурэн – 159 км, Хатгал – 193 км и назад: Улаан-Уул – 12 км, Рэнчинлхумбэ – 86 км, Цаган-Нур – 102 км. Возле этого обо обязательно останавливаются, здесь можно перекусить и выпить. Здесь же, говорит Даважав, проводится сомонный Надом.
Еще через 33 километра второй перевал – Тоом. Он отмечен только двумя грудами камней. Машина здесь не останавливается. Дорога идет такая, что внутренности переворачиваются: из ямы да в колдобину, с камня на камень. Но монголы легко переносят привычный для них путь: разговаривают, дремлют. Никто не ругается, не ссорится с соседями. Монголы – народ миролюбивый. Вот хором меланхолично запели. Затем воцарилась тишина, нарушаемая только шумом мотора. На лицах спокойствие и благодушие, будто везут их в мягком автобусе, а не на грузовой машине по тряской дороге. Даже детей не пугает путь. Две девочки по 10-11 лет то крепко спят, то веселятся. Рядом со мной на руках молодого отца – крошка-дочь лет трех, не более. В ботиночках, штанишках и кофточке с расстегнутым воротом, без всякого головного убора, несмотря на ветер. На ее макушке рожками торчат два смешных хвостика. Поразительно спокойно она переносит езду. Не плачет и не капризничает. Устроилась на коленях у отца и поглядывает своими черными глазенками из-под раскосых век. Будто и не едет, а мирно сидит в юрте. От тряски мучаюсь только я, да сидящую за мной женщину укачивает, и она часто склоняется над бортом машины. А остальные путешествуют с полным возможным комфортом. «Дождя нет, машина не сломалась – все хорошо». Непритязательный народ!
После маленького сомона Сумбэра пошла последняя треть пути. Дорога стала лучше, и мы прямо-таки понеслись. Местность изменилась. Машина кружит среди холмов, на которых там и сям выступают скалы. То бастионы видятся в них, то какие-то драконьи спины. Часто проезжаем мимо кэрексуров – каменных надмогильных насыпей, окруженных одним-двумя кольцами камней.
Наконец, перед нами открывается большая речная долина у подножья хребта. Подъезжаем к Мурэну, проведя в пути около 12 часов.
Аймачный центр
В Мурэне только нескольким центральным улицам даны собственные названия. Остальные улицы и дома на них имеют цифровую нумерацию, и домашние адреса получаются, например, такими: 1 3/3. Здесь первая цифра означает район, числитель – улицу в нем и знаменатель – номер дома. Подобными жестяными табличками украшены многочисленные хашаны Мурэна.
Под одним из таких номеров живет Баяраа с женой на сносях и двумя детьми. У него мы и остановились. Обстановка дощатого, обмазанного глиной домика с протекающим потолком отличается от сомонного только наличием холодильника и стиральной машины. Но холодильник функционирует как шкаф, возможно, потому, что свет здесь дают только по вечерам. Маленькая железная печурка при входе, как и везде, где я бывал, приспособлена под казан. Его использование, кстати, весьма экономит дрова. Печка в этом случае топится не поленьями, а лучинами, на которые расщепляется полено.
Домик Баяраа мал и тесен, поэтому я ночевал в палатке, которую поставил во дворе. Засыпал под неумолчный собачий лай, раздающийся из-за каждого хашана.
Утром Даважав занялся продажей шкур. Коммерсант из него бы не получился. Он очень быстро нашел покупателей и, не разузнав цен, сбыл им шкуры по 1400 тугриков за штуку. Уже потом, гуляя со мной по Мурэну, он узнал, что здесь они продаются по 2000 тугриков.
Мурэн – самый крупный аймачный центр в Монголии. Его население составляет 280 тысяч человек. Кстати, с недавнего времени это не город, а сомон. Постановлением монгольского правительства название города оставлено только за Улан-Батором. Все остальные бывшие города – аймачные центры – стали именоваться сомонами. И это, пожалуй, правильно. Мурэн, несмотря на то что в нем есть трех- и четырехэтажные дома, все-таки в большей степени заселен сельским населением. Летом люди разъезжается по айлам, и численность Мурэна заметно падает.
По внешнему виду Мурэн сильно напоминает наши маленькие районные городишки: запущенный, неряшливый, замусоренный. Была бы и грязь непролазная, да спасает песчаная почва. Полюбоваться не на что. Все серое и невыразительное.
Посетили аймачный краеведческий музей – с камнями, растениями, чучелами, «нашими достижениями», археологией и этнографией. Последний раздел оказался довольно интересен: одежды, украшения, музыкальные инструменты, ламаистские предметы. В целом, довольно неплохой музей районного масштаба.
В одном здании с музеем находится и аймачная библиотека. Газет 1920-1930-х годов, которые я надеялся посмотреть, в ней не оказалось.
Не обошел я, конечно, и книжный магазин – «номын дэлгуур». Карты аймака в нем не нашлось, зато с помощью Даважава я приобрел альбом Н. Цултэма «Архитектура Монголии», чему весьма рад.
В магазинах Мурэна, конечно, побогаче, чем в Рэнчинлхумбэ. Много импортного – того, что наполняет и российские киоски: «сникерсы», печенье и конфеты в коробках. Булка хлеба стоит 120 тугриков (в Иркутске – 2000 руб.). Овощей в продаже никаких, хотя продаются американские семена.
Побывали на маленьком базарчике, немноголюдном из-за дождя. Продают здесь в основном мясо и сигареты. По громкоговорителю звучат различные объявления, в том числе и о возможности уехать куда-нибудь. При нас, например, объявили, что завтра в 7 часов утра уходит машина в Улан-Батор, до которого отсюда 670 километров. Вспоминаю, что в Рэнчинлхумбэ объявления о машинах вывешивались на почте. Там же Даважав приклеил объявление о том, что меняет шкуры на табак.
На следующий день Мурэн показался мне еще более неприглядным. Побеленные доски хашанов, тянущихся вдоль обеих сторон улиц сплошными рядами, по ассоциации с белеными стенами общественных туалетов производят убогое впечатление. Не лучше показалась и районная столовка, в которой мы дважды обедали примитивными блюдами: вермишелью с мясом и жирным супом из тех же продуктов.
Не скрасил увиденного и находящийся на окраине небольшой неказистый монастырь, также скрытый за высоким хашаном. В нем два храма, отделенных забором от жилищ лам. Гол-сум – юртообразная постройка с квадратным гонхоном, покрытым коричневой черепицей.
После посещения монастыря отправились на аймачную толкучку – огороженный забором пустырь. Перед ним плотно сгрудились многочисленные грузовые машины. Прямо с них продают мясо. Между машинами разложены на продажу бараньи шкуры, кое-где кучами лежит шерсть. Далее выстроилась череда детских колясок, из которых тоже предлагается товар: сигареты, мыло, зубная паста, другая мелочь. У входа на толкучку – простой дыре в заборе – висят различные объявления. По желанию, за плату, тексты объявлений озвучиваются по громкоговорителю из крошечной будочки-домика. От входа в несколько сторон разбегаются рыночные ряды, абсолютно схожие с нашими, только победнее. Торгуют одеждой, обувью, запчастями, конфетами, табаком, папиросами, солью в мешках, монгольским и импортным мылом, зубной пастой, украшениями и т. п. Даважав обратил мое внимание на бродящего среди рядов полноватого высокого американца, одетого во все монгольское: шляпу, красный дэли, кирзовые сапоги. Оказывается, уже года два-три он живет здесь, изучает монгольский язык. Хотел бы я так же изучать английский. Чуть позже, на улице, встретили идущего с монголом негра. Кого тут только не увидишь!
Прямо на улицах много частных магазинчиков, таких же полупустых, как и государственных. Цены, как и у нас, варьируют. Тот же киргизский табак можно купить от 600 до 800 тугриков за пачку. Часто рядом с ценой табака подписано: «орос» (русский). Русское в Монголии по-прежнему ценится. А плиточный чай в блеклых бумажных обертках – китайский. Двухкилограммовый кирпич стоит 800 тугриков. В Рэнчилхумбэ на 300 дороже. Даважав закупил 40-килограммовую упаковку для отсылки в сомон. И опять прогадал: поискав, можно было купить значительно дешевле – по 650 или даже 600 тугриков брикет.
Размышления в аймачном аэропорту
Устал я от своего путешествия и от Монголии, хочется быстрее оказаться дома. Но когда это случится, одному богу известно. Три часа сидим в аэропорту Мурэна. На 12 мест «кукурузника» Ан-2 – 14 желающих. Погода пасмурная. Самолет не вылетает, билетов не продают. Объявлений никаких, люди терпеливо ждут. Все чисто по-монгольски. Надоело это, хочется немецкого порядка, когда твердо знаешь, что можно ожидать.
В Монголии теперь многое переходит в частную собственность. Скот почти весь частный. Грузовые машины в личном пользовании. Ан-2, который летает по сомонам аймака, тоже выкуплен несколькими лицами. Регулярных рейсов нет, самолет вылетает, когда собираются пассажиры. Поскольку билеты дорогие, а наличных денег у населения мало, за полет могут взять натурой, овцой, например.
Ночью приснился сон, в котором говорил кому-то, что насытился Монголией и вообще скотоводческими странами – Бурятией, Киргизией, Казахстаном. Теперь, мол, буду ездить в земледельческие края, туда, где овощи и фрукты. Собственно, поездка в худон мне была нужна, главным образом, для книги о художнике Померанцеве. Трудно было бы описать монгольский период его жизни, представляя только по литературе то, что мог наяву видеть художник в этой стране. Конечно, сегодняшние впечатления лишь сродни виденному 50-60 лет назад, и темнее менее…
Когда бы я отсюда не выбрался, пришла пора подвести некоторые итоги увиденному:
Айл. Жизнь, неотделимая от природы. Человек – лишь частичка мира. Традиционный уклад, почти натуральное хозяйство. Окружающая среда чиста и еле тронута отбросами цивилизации.
Сомон. Жизнь – деревенская, со всеми ее достоинствами и недостатками. Гораздо ближе к природе, чем к цивилизации. Достоинства: здоровый образ жизни на чистой природе; дети с малолетства включаются в трудовую деятельность; приобщение к некоторым благам цивилизации – школа, радио и телевидение. Недостатки: плохая обеспеченность товарами, особенно продовольственными; низкая культура; плохое транспортное сообщение (отсутствие хороших дорог, нерегулярность сообщения и только грузовыми машинами, фактическое отсутствие авиарейсов).
Аймачный центр. Районная «глубинка». Начинающееся разрушение национальных традиций и далекость от истинной цивилизации. Ни то, ни сё. Уже не деревня, еще далеко не город. Ублюдок цивилизации. Сегодня разрушенная экономика и отсутствие работы по городским специальностям толкает жителей к занятию коммерцией или к возвращению к скотоводству. Или к пьянству. Все это существует.
В бесплодном ожидании
И вчера, и сегодня безрезультатно сидели в аэропорту. То Ханх не принимал, то Хатгал не пропускал из-за дождя. Хотя сегодня твердо казалось, что улетим. Сразу с утра стали продавать билеты, затем погрузили вещи в самолет, наконец, сели сами, завели мотор.., но в последнюю минуту вылет не разрешили.
Билет мне купили на имя некоего Аюрзана. Затем Даважав договаривался с пилотом, чтобы посадить меня по этому билету. Иначе мне, как иностранцу, вместо 5000 тугриков пришлось бы платить больше и долларами.
Домой!
На третий день томительного ожидания, наконец, вылетели. Взлетели очень вовремя, ибо приземлились в Ханхе за полчаса до того, как туда через границу нанесло тяжелые дождевые тучи, полностью закрывшие горы.
В течение всего полета наблюдал проплывавшую под нами землю. Восточный берег Хубсугула сильно изрезан и покрыт лесом. Вдоль кромки озера идти было бы невозможно. Дорога, проложенная там, все время тянется вдалеке от воды по степным участкам среди лиственничного леса.
Как-то получилось, что в компанию ко мне напросился один из пассажиров самолета – молодой, лет 25, монгол по имени Ган (Сталь). Он едет в Иркутск с разным товаром и среди прочего везет с собою тарбаганьи шкуры, провоз которых через границу запрещен. В связи с этим он решил перенести их через границу вместе со мной, нелегально. Другой возможный для него вариант – отдать шкуры (как и всякий иной груз, запрещенный таможней) монголам из Ханха. Они переправляют контрабанду по ночам на конях в Монды, где и встречаются с заказчиком. Пограничники, как русские, так и монгольские, знают об этом и с началом тарбаганьей охоты (1 августа) усиливают надзор за границей.
Первую половину дня шли под дождем, накатывающим со стороны Монд. На сей раз я решил облегчить путь и шел как можно ближе к скалам, но не углубляясь в них. Долго и медленно поднимались на перевал, находящийся чуть ниже границы леса. Почти все время с нашего пути вдалеке было видно Мондинскую обсерваторию и ниже – несколько домиков пограничной заставы. Опасались, что нас могут заметить в бинокль.
Российско-монгольская граница проходит по горному водоразделу. Выбравшись на перевал, мы оказались на прямой линии с заставой и обсерваторией. Дальнейший путь предстоял по узкой долине горной речки, по которой мы спускались до самой темноты. Лишь к 11 часам, еле найдя местечко для палатки, остановились на ночлег, завершив 12-часовой переход через границу.
Сегодня продолжаем спуск. По такой дикой речке я давно не бродил. Глубокий каньон между крутыми склонами прижимает нас к самой воде. Мы то пробираемся по болотистым низинкам, то ползем над речкой по круче склона. Еле заметная и идущая только местами человеческая тропинка пересекается и разветвляется на звериные тропы. Местами видим оленьи лежки.
Последнее серьезное препятствие встретилось незадолго перед выходом на автомобильную дорогу: речку зажали отвесные скальные стенки. Пришлось брести по ледяной воде по скользким валунам и мелкой острой гальке. Гану приходится тяжело. Он такого никогда не испытывал. «Я бы один не прошел, я бы потерялся», – говорит он.
Но всякая, даже самая трудная дорога когда-нибудь кончается. Закончилась и эта. Мы вышли на Окинский тракт в семи километрах от Монд. Теперь встать поближе к поселку и завтра рано утром поспеть на автобус до Иркутска…
Юрий Лыхин
Июль-август 1995 г.
